Gib mir mein Herz zurück.
На кухне пели гости и варили кофе, было шумно. Потому-то запах кофейных зерен и разлетался по всему дому: заходил на порог и добирался до кладовок, а дышать тем временем становилось всё тяжелее. Ох, но как же было жаль, что получалось заснуть в те моменты лишь тогда, когда воздух в спальне из кофейного становился проспиртованным, а эхо кипящего чайника, звона бутылки о рюмку постепенно утихало и оседало пылью на шкафах, не доносясь даже до самой близкой звезды, как в наивеселейшие моменты жизни соседей.
Идей все еще не было не только в доме, но и повсеместно, как чая на верхней полке в левом углу, хоть и он есть обычно. За окном тишина и ничем не заглушаемый скрип трамваев, сбивали с толку резкие звуки из-за стены, пульсирующий фонарный свет. Давно в моей голове не было ничего продуктивного: все истории разом потеряли смысл, осталась лишь местность, неизменная и застывшая в неподвижной картине. Чертежи тогда лежали в отдаленном угле комнаты, аккуратно свёрнутые и убраны в тубус, мысли покидали и даже когда лежал на столе уже горный хрусталь, я не мог найти ему места, да и себе, впрочем, непосредственно тоже. Как собрать детали в одно целое я совершенно не имел понятия, количество информации, которую давали чертовы бумаги, равнялось нулю, ни один интеграл в таком случае не помогал. С наиболее ярким ожиданием не сравнилась бы тогда моё отчаяние: цели были водянистыми, осязание приходило поздно, точнее, в момент утечки сквозь пальцы.
В воспоминаниях я видел себя со стороны: вот, лежу я, смотрю в потолок, в будто бы, просто потолок. Потолок тогда был, казалось, выше, но так же тяжело было сорвать крышу дома и достать звезды. Сейчас же он меня чуть не придавил, чёрт бы его побрал, вот, смотри – бери топор и бей, вот и нет крыши, вот и нет потолка, смотри – всё небо твоё! Весь воздух! Но еще бы и руку так же далеко протянуть, как эти звезды, еще бы и светить так же, ослепляюще…
Я медленно гнил от скуки и ощущения постоянной обузы, как вспомнились слова моего деда, с детства имеющего проблемы со зрением. К слову, под зарю совей жизни, он лишился его вовсе. «Будучи совсем маленьким», говорил он лет эдак вечность назад, «когда я всё так же гнил от скуки, впрочем, таких словечек я тогда и не знал, я смотрел на фонари, мимо которых всегда маячили часовые, и в определенное время тушили и вновь зажигали фонарщики. Мне казалось тогда, что лучи их направлены куда угодно: на север, на юг, на восток или запад. А иногда они были всюду. Это было, наверняка, из-за зрения…А качая головой из стороны в сторону, я и вовсе порой замечал, как они танцевали…»
Теперь, сняв очки, я смотрю уже на электрический, чудо чертовой техники, фонарь, и вправду… Стоило качнуть головой – они начинали танцевать. Да и скука уходила в пустоту, уходил и груз – размывались без очков.
Стало чуть тише. Темная комната вдруг стала слишком яркой, ударив в непривыкшие к свету глаза – в комнату вошла мать, ударив по выключателю и начав о чём-то говорить, говорить... Я понял лишь, что была она не совсем довольна тем, что я сижу до ночи за чертежами, и не верит, что свои деньги я трачу на горный хрусталь и слоновую кость, которые были необходимы для некоторых деталей. Я не решился что-либо доказывать и только выключил настольную лампу. Достав из нижнего ящика стола фонарь и положив его перед собой, когда дверь закрылась, послышались шаги совсем уж в дальнем конце дома и снова шум, я снова взял ручку и начал думать над тем, куда бы лучше поставить еще не готовый дестабилизатор.
